Пути обнаружения Бога. Подход Платона и Сократа

Мы не можем сказать наверняка о границе проходящей между учениями Сократа и Платона – учителя и ученика, оказавших влияние на развитие западной мысли, потому как о Сократе мы знаем во многом по диалогам Платона. Но мы можем предположить эту границу, в рамках мысленного эксперимента, для демонстрации разных путей обнаружения Бога.

Подход Платона

Платон развивает концепцию «мира идей» – неизменного и совершенного мира, настоящего бытия, способного быть познанным только мыслью; в противовес иллюзорному, текучему миру явлений; «кажущемуся» инобытию, познаваемого чувственно.

Как Платон приходит к миру идей? Наблюдая процессы мира, мы находим нечто неизменное и общее в разных явлениях. Так, разные собаки – разных пород, размеров и цветов; но все они – собаки. Можно было бы сказать, что вечная «идея собаки», включающая все свойства всех собак, будучи неспособной реализоваться полностью в мире, ввиду его ограниченности и текучести – стремиться реализоваться через разных собак. Соответственно, мы в той мере способны познать реальность, в какой способны познать ту самую «идею собаки» или «собаковость» или «собаку саму по себе». Совершенный мир идей и есть «реальность». Идеи есть «объективно», а человек в той мере обладает знанием и свободен от заблуждения, в которой избавлен от «субъективности».

Все идеи восходят к главной идее, «идеи идей» – к идее Блага, которая и является Богом. Платон обнаруживает необходимость «объективной» реальности и гарантом объективности этой реальности становится Бог. Продемонстрировать это проще всего через решение парадокса корабля Тесея с платонической позиции:

Тесей отплывает из точки «А» в точку «Б». В пути он заменяет старые части корабля на новые, в результате чего, по достижению точки «Б», в корабле не остается ни одной старой части корабля. Является ли корабль тем же, что и отплывал из точки «А»?

Мы могли бы предположить, что корабль называется тем же самым до тех пор, пока о нем помнят люди, видевшие его в изначальном виде. Но даже если все люди, помнившие его исчезнут, можем ли мы сказать, что корабль перестал быть тем же самым?

Так, для того, чтобы подтвердить неизменность корабля, можно ввести то, как этот корабль определяется именно этим кораблем: идею этого корабля, и «объективного» наблюдателя, который даже при исчезновении всех людей, наблюдавших корабль будет свидетелем, идентифицирующим этот корабль тем же самым. Этим «объективным» свидетелем, как необходимой концепцией, гарантирующей неизменность мира идей и выступает Бог.

Бог Платона конечно утрачивает свойственные другим богам его времени антропоморфные формы, но тем не менее, берет свое основание в той же плоскости предметов реальности, только в гиперболизированной форме: обнаруживается как идея, которая существует в той же плоскости других идей. Если человек – это наблюдатель, то Бог – супер-наблюдатель; если человек – это сознание, то Бог – это супер-сознание; если человек – это субъект, то Бог – это супер-субъект; если человек – это объект, то Бог – это супер-объект.

Быть может верна интуиция, предполагающая, что человек во все времена обнаруживает Бога по своему образу и подобию? По мере того как открываются знания о человеческом мозге, о человеческой обусловленности физическими процессами; представление человека о нем самом все больше трансформируется в представление об объекте – таком же как объекты познаваемого им мира. Став объектом, но оставшись в парадигме мысли Платона, человек мыслит Бога (даже отрицая его), как гипер-объект мира. Так, человек желает передать управление своей жизнью искусственному интеллекту – как более «объективному», а самому – приблизиться к «объективной» вечности, перенеся свое сознание на носитель, или хотя бы технически усовершенствовать свое тело. В этом заключается вторая интуиция, касательно отношений человека с Богом: его желание стать им.

Подход Сократа

«Я знаю, что ничего не знаю» – популярное изречение, приписываемое Сократу. Простое высказывание тем не менее, может быть проинтерпретировано весьма непростым способом.

Что такое знание? Мы могли бы сказать, что знание – это соответствие мысли предмету мысли. Так, мы осмысливаем мир и получаем некоторое его понимание. Но наблюдая историю развития науки мы не можем не признать изменения наших знаний. Мир подобно реке Гераклита меняется, но меняются и наши знания о мире. То что вчера было знанием, сегодня способно стать заблуждением. А если так, то как мы можем быть уверены в том, что наше текущее знание – является знанием?

Но относительно чего меняется знание? Платон сказал бы: относительно абсолютного знания. Но в таком случае, незнания не существует – также как не существует зла – чего-то противоположному Благу в мире идей. Отсутствие незнания также согласуется с учением о припоминании Платона, подтверждающей, что абсолютного незнания нет, есть только знание, и возможно – его искажение или умаление.

Мы можем осторожно предположить, что Сократ, в отличие от Платона, сказал бы, что знание меняется относительно незнания. И это незнание, это отсутствие знания является тем неизменным абсолютом, относительно которого появляются и меняются знания. Незнание всегда тождественно самому себе, в отличие от меняющегося знания, а потому, увидеть незнание – единственная возможность увидеть истину (истина – тождественность).

Как мы узнаем что-либо о предмете? Проводим границу этого предмета, определяя то, чем этот предмет не является. Нам необходимо отрицание предмета, его отсутствие для того чтобы его увидеть. Нам нужен не-предмет для знания о предмете. В этом отрицании предмета мы нащупываем границу, перейдя которую теряем и предмет рассмотрения.

Пытаясь познать себя, человек становится предметом собственного рассмотрения. Он познает себя противопоставляя себя миру: я – это не мир. Он вынужден отрицать мир, для того чтобы подумать о себе. И если останется «что-то», о чем он подумает, как о «себе» – он будет вынужден отрицать и это, чтобы не утратить себя, став такой же частью мира: я – это не мое тело и не мой мозг, иначе, если это – «я», то меня нет.

Этот страх собственного отсутствия толкает человека на «якорение»: должно же быть что-то, чем он является, чтобы иметь возможность сказать о том, «кто я есть»? Так, человек рано или поздно отвечает на вопрос о том, кто он: рассказчик, рассказывающий себе историю себя; наблюдатель, описывающий свой опыт; мастер своего дела; хороший человек; нормальный мужчина; настоящий друг...

Но разве не честнее было бы сказать, что он... не знает кто он? Точнее, он знает только что нет чего-то, о чем он мог бы сказать как о знании предмета в отношении себя; он знает лишь о собственном отсутствии, о собственной пустоте, о собственном Ничто. Это Ничто является тем внутренним абсолютом, всегда тождественным самому себе, всегда неизменным; знание о котором, вероятно и сделало Сократа мудрейшим из людей своего времени, по свидетельству дельфийского оракула.

Платон предполагал наличие пространства знания (Бытие – пространство «есть»), «объективной реальности» к которой мы способны возвращаться припоминанием, постепенно ее раскрывая, подобно освещению фонарем темного подвала. Творчество человека становится в таком случае воспоминанием «правильного ответа», а воображению остается пространство заблуждения: свобода человека единственно проявляется в возможности выбрать заблуждение, ведь в вопросе «сколько будет 2+2?» – только один правильный, но не свободный ответ; и безконечное множество неправильных, но свободных.

Но что если «есть» как раз отсутствие? Это значило бы, что знание берется из незнания, что-то из Ничто. Это парадоксально, но объясняет творческую способность человека применять воображение для преображения мира; объясняет искусство. Мы могли бы сказать, что человека от природы отграничивает Ничто. С этим согласились бы люди, полагающие отсутствие фундаментальных отличий между человеком и животным; но посмотрев на человека, как на существо, способное узнать о Ничто, мы будем вынуждены признать свою обособленность.

Как бы мы не знали своего незнания, как бы не мыслили о своем отсутствии; мы мыслим это отсутствие не до конца: мы проводим границу после пересечения которой утратим предмет своего рассмотрения – проводим границу «себя» по тому, что считаем своей жизнью, ведь без жизни нет больше никакого рассмотрения? Мы способны представить жизнь без нас, но не способны представить отсутствие жизни. Потому, мы может быть и «Ничто», но «Ничто» относительное нашей привязанности к жизни. Познавая себя, мы противопоставляем себя миру, но чему бы мы могли противопоставить себя в мире (себя вместе с миром)? Абсолютному Ничто.

Вспоминая наши интуиции касательно отношений человека с Богом: какого Бога обнаружил бы Сократ «по своему образу и подобию»? Отсутствующего Бога. Мы, казалось бы, не можем выделить никаких свойств у неизвестного нам Бога, потому как он для нас непознаваем, будучи абсолютным Ничто, абсолютным отсутствием знания; но как минимум одно свойство мы можем выделить: самотождественность. Абсолютное Ничто тождественно самому себе, а потому Бог Сократа истинен. В таком случае, в своем желании стать Богом, человек бы захотел стать истиной.

Что нужно человеку, чтобы стать истиной? Устремиться к ней, будучи готовым отказаться от всего, что он считает собой (от любого «что-то»), чтобы отождествить свое Ничто с абсолютным Ничто:

Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим.

Мир меняется, но даже в меняющемся мире, тем не менее мы обнаруживаем проблеск возникновения истины. Истина возникает в языке, в диалоге двух личностей. Человеку необходим другой, для того чтобы подтвердить, что видимый им оазис в пустыне не является миражом – только при наличии другого возможно познание (или понимание). Слово «толкование» (интерпретация текста/смысла/символа/знака) отсылает нас к понятию разговора («давай потолкуем»). Так, чтобы приблизиться к истине, человеку необходим другой человек, или «ближний»:

Возлюби ближнего твоего, как самого себя.

При наблюдении этих параллелей Бога Сократа с Богом Христианства из приведенных цитат, становится понятнее, почему некоторые полагали его «Христианином до Христа». Восстание Сократа против греческих богов есть ничто иное, как восстание против стремления людей стать богами, придуманными по образу предметов мира; восстание за освобождение человека от мира, от обусловленности человека своими «знаниями» о мире.

Человек становится настолько приближен к абсолюту, насколько искренне приближен к незнанию себя. К отрицанию ролей, образов, представлений и отождествлений себя с чем-либо; только абсолютное освобождение от всего относительного, от «чего-то», дает возможность приблизиться к истине: 

Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе. 

А теперь вы отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос.

Послесловие

Я вынужден признать с одной стороны трудность определения любви в контексте поиска «Бога Сократа», а также опасность добавления к свойствам Ничто, помимо тождественности – свойства отсутствия жизни. Ведь если мы не можем себе представить отсутствие жизни как и не можем представить себе Ничто, то это говорит о их некоторой... схожести. Отсутствие же жизни, в контексте рассматрения Бога как Ничто, вкупе с намеренимем «освобождения от всякого отождевстления с чем-то» и вовсе может склонить к нигилизму, чего мне искренне не хотелось бы. Потому, хочу указать на неполноту мысли во первых, а во вторых на обозначенные в начале размышления рамки мысленного эксперимента.